ВСПОМИНАЯ МАРИНУ НЕЙМАН

Марина Нейман… Когда уходит человек, с которым ты был знаком столько лет, всегда остается пустое место. В душе. А я ведь познакомилась с Мариной — страшно сказать — больше пятидесяти лет назад. Разумеется, в зоопарке. Не могу сказать, что в детстве мы были близкими подругами, нет; она была немного старше. Но когда я пришла в КЮБЗ, я была нелюдимым ребенком, который чувствовал себя изгоем и в школе, и во дворе. А здесь я стала своей. И до сих пор я помню момент острого счастья, которое посетило меня где-то полвека назад, когда я возвращалась из зоопарка вместе с Мариной и Надей Варшавской — вот они, мои друзья!
Самым близким другом Марины в КЮБЗе была Лена Воробьева (Риле) – и так и осталась на всю жизнь. Они вместе ездили в Дарвиновский заповедник. Лена вспоминает, как Марина «многому ее научила – она намного глубже во все вникала, и все, что она делала – делала профессионально. Однажды на биологической олимпиаде она успешно определила всех предложенных насекомых и экзаменаторы подсунули ей монстрика, составленного из частей разных насекомых, помню, что сзади были церки уховертки. Маринка долго смотрела на него, а потом попросила препаровальную иглу!»
Вот что рассказывала о ее детстве мать Марины, доктор биологических наук Анита Алексеевна Нейман: «Марина была очень активна, добра и любознательна. Почти все живое у нее вызывало восхищения и любовь. Такой эпизод: ей 2 года, мы ушли на базар, ее оставили с соседкой во дворе. Возвращаемся – сидит Марина на пороге нашей квартиры, держит в руке кусок узбекской лепешки, а перед ней сидит матерый кобель среднеазиатской овчарки. Она отщипывает кусочек лепешки и сует по очереди в рот себе и собаке, засовывая руку в пасть по локоть. У обоих на физиономии такое удовольствие, что у нас не возникло даже тени страха. Она не знала, что такое чувство страха. Увидев нас, она встала и сказала по французски «Он хороший», обняла собаку за шею, а пес лизал ей лицо. Этот пес потом часто приходил в гости и с Маринкой дружил. Гораздо страшнее было Маринино стремление ловить скорпионов – мы говорили ей, что это гадость, «Ой какая красивая гадость».
Еще эпизод, уже в Москве. Возле метро Щелковская было верховое болото, где водились особые жабы И однажды мы увидели – жабята стараются перейти через Щелковское шоссе и спуститься в низины, в болота. Марина стала собирать их в сумку и переносить, вскоре присоединились и другие ребята – так целый день занимались переправой жабят через Щелковское шоссе».
Детское увлечение стало делом всей жизни, как у многих кюбзовцев. Марина очень многое сделала для биологии беспозвоночных, она работала и в лаборатории, и в поле. Где она только не была! Объездила весь Союз: неоднократно бывала на Белом море (ББС и Картеш), на Учинское водохранилище, ездила в Среднюю Азию и Карпаты.
К сожалению, в старших классах мы с Мариной почти не общались — по моей вине,
я ушла в подполье, потому что решила как можно скорее разобраться с ненавистной школой,
ни на что не отвлекаясь, ради солнечного биофака. И в университете мы почти не виделись — учились на разных курсах и разных кафедрах. А потом у Марины в жизни произошла трагедия, и она обратилась ко мне как к психологу — но какая психология может помочь, если ребенок тяжко болен!
Но Марина все пережила. Она уехала в Магадан, работала по специальности в ИБПС, вышла замуж за ихтиолога Мишу Скопеца. У них родился сын Алеша, они сначала жили долго и счастливо, а потом — недолго несчастливо. Развалился Советский Союз, в институте стали платить гроши, не до науки было. И если до этого мы только изредка виделись с ней в Звенигороде во время ее приездов в Москву, то на рубеже веков мы начали активно переписываться. Началось все с того, что Марина поступила на психологические курсы — она очень интересовалась психологией, думала впоследствии работать психологом-практиком, а с кем она могла поговорить на эту тему, как не со мной! Но отнюдь не только о психологии мы писали друг другу. Она рассказывала мне о своей жизни, об орхидеях — она увлеклась их разведением, – о своих собаках, вообще о зверье — я храню ее замечательные заметки о жившем в их доме горностае, это просто стихотворение в прозе. Писала она о том, как подрабатывала гидом, водя по краю французских туристов; я всегда завидовала ей, что французский у нее был второй, если не первый, родной, изредка мне удавалось подкидывать ей переводы. Она рассказывала мне, что в детстве однажды попала в очень неловкое положение: считая, что французским владеют только она, мама и бабушка, она спросила у мамы, почему у их гостьи растет борода. Увы, дама оказалась старых дворянских кровей и ответила ей на чистом французском…
А потом наступило очень грустное время — нелады с мужем, развод, проблемы с взрослеющим сыном-подростком. Марина все очень тяжело переживала, накручивала себя, и никакая психология ей, увы, не помогала, могущество психологии – это просто иллюзия. Надо было кардинально что-то менять. И наконец Марина решила вернуться в Москву, где жила мама, где все ее друзья. Она — и все мы — надеялись, что это будет началом новой жизни. Но, увы… тяжелые сборы, нервотрепка, сложный бессонный перелет — и сразу по приезде она попала с инфарктом в больницу, откуда уже не вышла. Я была, наверное, последним человеком, который говорил с ней по телефону — она рвалась прочь из больничных стен, домой, в жизнь. Почему первыми уходят самые светлые личности?
Все ее письма я распечатала и отдала Аните Алексеевне. Алеша, сын Марины живет с бабушкой, он вырос замечательным молодым человеком.