СЕДЬМАЯ ЗАПОВЕДЬ

– Ну почему бы нам не обвенчаться в церкви? – Катя уселась на подлокотник кресла, в котором Алексей, ее муж, просматривал какой-то толстый компьютерный журнал. – Катя, иногда ты меня удивляешь. Мы все-таки женаты десять лет… – Вот поэтому я и хочу обвенчаться! Кстати, Рита Вахтина уже тринадцать лет замужем – и обвенчалась… – Ах, если Рита обвенчалась, то ты не можешь от нее отстать… – Не понимаю, за что ты так не любишь Риту. Ты представляешь, какое это будет торжество: у меня белое платье до пола, а наша Саня будет самым красивым ребенком в этой церкви… – Катя, дорогая, – Алексей наконец отложил журнал в сторону и, взяв жену за руку, взглянул ей прямо в глаза. – Есть вещи, к которым ты относишься слишком легко. Ты готова уморить себя голодом, потому что сейчас великий пост, но церковный обряд, заключающий таинство брака – это вещь слишком серьезная, чтобы идти на нее, исходя из требований моды, – и он поморщился: даже ему самому его монолог показался занудным. – Не понимаю, о чем ты говоришь. По-моему, мы уже испытали друг друга, воспитываем дочь и вовсе не собираемся разводиться. К тому же ты же сам говоришь, что не веришь в Бога – так что не все ли тебе равно… – Я говорил, что не верю в религиозные обряды, а это вовсе не означает, что я закоренелый атеист. И мне не все равно. Спроси себя сама: готова ли ты поклясться, что проведешь со мной всю оставшуюся жизнь и до самой смерти не перестанешь меня любить? Он сжал ее руку, и она отвела глаза, не выдержав его взгляда, который как будто прожег ее насквозь. Ее даже пронзила на мгновение страшная мысль – а если он догадался? Нет, этого не может быть, успокоила она себя. Они с Борисом так осторожны… Просто у Алеши в последнее время что-то не ладится на работе, вот он и ходит такой мрачный и во всем ей противоречит. И, чмокнув супруга в лоб, Катя пошла на кухню убирать посуду после ужина. На следующий день у Кати начались те неприятности, которые чуть не привели ее к нервному срыву. Она заранее предупредила Алешу, что вечером задержится, так как после сдачи отчетов у них в фирме намечается маленький банкет. Впрочем, она была спокойна: в последнее время муж сидел на работе до позднего вечера, а Саню после школы забирала к себе Анастасия Ивановна, Алешина мама; она кормила ее обедом, занималась с ней уроками и все это делала с превеликим удовольствием. На самом деле никакого междусобойчика не намечалось, просто Катя договорилась об очередном свидании с Борисом, начальником соседнего экспортно-импортного отдела. Он был ее любовником уже целый год, и эта связь приносила им обоим много радости. Если бы ей сказали, что она не любит мужа, раз ему изменяет, то она не согласилась бы: Алексея она любит и уважает, но это будни, а редкие встречи с Борисом она воспринимала как праздник, который нарушал монотонность ее обыденной жизни. Борис был старше ее на пятнадцать лет, у него уже выросло небольшое брюшко, и черты лица его были далеки от классических, так что по части внешности он сильно уступал ее мужу. Но зато он был неистощим на выдумки, и соскучиться с ним было невозможно. Когда она шла по улице рядом с Алешей, то все говорили: какая красивая пара! Но рядом с Борисом она по улице не ходила, с ним она ездила в его мерседесе. Когда оба они могли выкроить час-другой для свиданья, то приезжали на квартиру к его другу, который больше ездил по заграницам, чем сидел в Москве, где они свили себе уютное гнездышко – с шампанским и прочими атрибутами роскошной жизни. В целях конспирации они никогда не встречались рядом с работой; Катя проходила обычно полквартала в направлении центра и там садилась к нему в машину. Почти у всех девиц и дам в ее отделе были любовники, и они часто обсуждали их между собой, но Катя никогда и никому говорила о Борисе, даже своей лучшей подруге Рите – то ли из какого-то внутреннего целомудрия, то ли потому, что умолчание придавало ее роману особую значительность и таинственность. Конечно, Рита догадывалась, что у нее кто-то есть, но Катя держалась стойко, и Рита вынуждена была от нее отстать, хоть и сгорала от любопытства. В этот день Катя решила чуть задержаться на работе, чтобы ее необычный маршрут не вызвал лишних вопросов у любознательных сослуживиц. Хотя официально наступила весна, но погода вдруг сошла с ума: накануне лил дождь, зато с утра подморозило, и улицы превратились в каток; к тому же что-то случилось с троллейбусными проводами, и целые вереницы парализованных троллейбусов запрудили городские улицы. С трудом передвигаясь по обледеневшему асфальту на своих высоких каблуках, Катя кое-как доползла до условленного места встречи – чтобы обнаружить, что темно-синий мерседес Бориса попал в ловушку: спереди ему преградил путь троллейбус, который в раскоряку встал поперек мостовой, а сзади его запер другой, зеленый; этот живчик умудрился продвинуться вперед уже после того, как его собратья замерли на месте. Между ними вокруг своего обожаемого мерса метался Борис – как и всякий нормальный мужчина, он любил свою машину больше, чем любовницу, может, даже больше, чем жену и детей, а потому ему было сейчас не до Кати. Ей оставалось только вздохнуть и либо ждать, пока автомобиль освободят из западни, либо идти домой. Так как небеса в очередной раз разверзлись и хлынул дождь, то Катя предпочла последнее. Наскоро простившись с озабоченным возлюбленным, она направилась к метро, но тут ее поджидал новый удар – удар в буквальном смысле, потому что это был удар грома. Надо сказать, Катя с детства боялась грозы, поэтому раздавшийся прямо над ее правым ухом грохот так на нее подействовал, что она на мгновение потеряла равновесие, поскользнулась и упала – и не куда-нибудь, а прямо в лужу. Пришла домой она в самом паршивом настроении, мокрая, грязная и немного напуганная. Алексей, как ни странно, оказался дома; он был веселее, чем накануне, и уговаривал ее отнестись к происшествию с юмором: подумаешь, разорвала колготки! А что касается грозы ранней весной, то, очевидно, “Бог на кого-то сильно разгневался, вот и устроил показательные стрельбы” – Как ты смеешь так легко говорить о Божественном! Ведь сказано же, “не поминай имя Господа твоего всуе”, – огрызнулась Катя; если бы Алеша знал, что дело совсем не в колготках и разбитом колене! – Слушай, Катерина, чего ты ко мне прицепилась? Кроме третьей заповеди, которую ты сейчас процитировала, есть и другие. И хотя день субботний, то бишь заповедь N4, сейчас уже никто не соблюдает, кроме правоверных евреев, но есть и общечеловеческие: не убий, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй – которые почему-то люди нарушают, не задумываясь… Катя встрепенулась: – Что ты имеешь в виду? – Ну, хотя бы твою обожаемую подругу Риту, которая постоянно нарушает десятую заповедь: она вся обливается черной завистью. Если ты не замечаешь, как она тебе завидует, то я-то не слепой. Кате не понравилось, какое направление принял разговор, и она не стала его продолжать; надув губки, она ушла в другую комнату. Ее отношения с Богом Алеши не касались. Когда Катерина с Борисом встретились в следующий раз, произошло нечто похуже, чем удар грома. По дороге к месту своих тайных свиданий они решили остановиться у киоска, чтобы купить пачку сигарет. Тут они совершили непоправимую ошибку – зашли в расположенный рядом магазинчик, чтобы заодно купить и спиртного, а когда вернулись, то Катиной сумочки, лежавшей на переднем сидении, не было – Борис оставил машину незапертой. Катя побледнела; кроме всяких женских мелочей, в сумочке была полученная сегодня зарплата и, главное, дорогой перстень с бриллиантами, подарок Бориса, который она никогда не носила дома – она не смогла бы объяснить мужу его происхождение. Сегодня, уходя с работы, она по привычке сняла его с пальца и положила во внутренний кармашек. Настроение было безнадежно испорчено; Борис довез ее почти до самого дома, она простилась с ним холодно. Вечером она сказала Алеше, что сумочку у нее из рук вырвал здоровый парень кавказского вида, когда она шла домой коротким путем, проходными дворами. Алексей, в отличие от нее, не воспринял это как трагедию: деньги – дело наживное, главное, что сама цела осталась! И он так хорошо и с таким знанием дела ее утешал, что заснула она, почти совершенно успокоенная. На следующий день у Карпухиных были гости – пришел лучший и самый давний друг Алеши Феликс со своей юной женой Машей. Разговор за столом как-то незаметно перешел на религиозные темы – вернее, все началось с того, что Алексей упомянул о желании Кати непременно обвенчаться в церкви. Феликс, великолепный рассказчик, поведал им несколько случаев из своей практики (он работал консультантом-психологом). – Я согласен, что союз, заключенный в церкви, укрепляет брак, но только если он и до того был прочен. Но люди, обвенчанные по православному обряду, клянутся соблюдать друг другу верность до последнего дня, а это так трудно выполнить в наши дни. Мне не раз приходилось видеть, как с супругом, изменившим священному обету, начинали происходить странные вещи. Так, мне знакома была одна женщина, которая заболела раком; она мне призналась, что болезнь у нее началась после того, как она стала неверна мужу, и болезнь она воспринимала как Божью кару. Я внушал ей как мог, что болезнь развивалась сама по себе, независимо от ее грехов, но может, она и права – ведь она страшно переживала свою измену. Наверное, в этом что-то в этом есть, потому что мне, Фоме неверующему, встречались и другие случаи, когда с человеком творились какие-то непонятные вещи, как только он преступал одну из заповедей… – Феликс, ты идеалист, – прервала его Маша. – Безгрешных людей нет, разве только в обителях, а большинство так называемых верующих обращаются к Богу только тогда, когда им что-нибудь от Боженьки надо. По-твоему, их всех должен настигнуть гнев Божий? – Я ничего не утверждаю, я просто рассказываю о том необычном, с которым я столкнулся. Общее у этих людей было одно: после первого случая, когда им казалось, что их настигла Божья кара, они испытывали дикий страх, почти панику, когда повторяли свой проступок. – А что случилось с той женщиной, у которой оказался рак? – спросила Катя как бы между прочим. – Ей сделали операцию, и больше я о ней ничего не знаю, – ответил Феликс, уже потерявший интерес к этой теме. Этот разговор сильно повлиял на Катю. До этого момента она никогда не задумывалась над тем, что изменяя Алеше… да нет же, можно сформулировать это по-другому: весело проводя время с Борисом – она преступает законы Божеские. Да, она носила крестик, ходила по праздникам в церковь и считала себя верующей, но ей казалось, что соблюдение поста – это самое большее, что может от нее потребовать ее вера. Может быть, Алеша прав, и она обратилась к религии только потому, что сейчас это модно? Нет, конечно, она верит по-настоящему, даже если ее вера по-детски наивна. Катя обладала потрясающей способностью вытеснять из сознания то, что ей не нравилось, поэтому об этом разговоре она благополучно забыла. Вспомнила она о нем, когда ей позвонил Борис и предложил встретиться; он чувствовал себя перед ней виноватым и готов был на все, чтобы искупить свою невольную вину – Катя поняла это по его голосу. Почти против своей воли – впервые! – она согласилась на свиданье. Но, увы, когда она села в такой знакомый ей, почти родной мерседес, она почувствовала, как в сердце что-то кольнуло; комок тревоги подступил к горлу. И когда они наконец очутились в их если не обжитом, то хорошо облюбованном гнездышке и изголодавшийся Борис страстно прильнул к ее рту, одновременно расправляясь с молнией на платье, у нее из глаз вдруг хлынули слезы. Она не понимала, что с ней творится, но ей вдруг захотелось бежать – и она убежала. Пока она надевала плащ, что-то бормоча в свое оправдание, растерявшийся Борис стоял в полном недоумении. Когда она вернулась домой, то почувствовала себя полной дурой. Она слонялась из комнаты в комнату, как неприкаянная, и, казалось, просто потерялась в их большой квартире. Алексей, который к маю разгреб завалы на работе и теперь обычно приходил пораньше, пытался вызвать ее на откровенный разговор, но Катя сказала ему только, что она плохо себя чувствует – наверное, перед месячными. Тогда муж перестал приставать к ней с вопросами и просто ее приголубил, чему она была очень благодарна. Но утром, когда Саня уже убежала в школу и супруги заканчивали без нее завтрак, Алексей вдруг предложил: – Катя, я вижу, что ты в последнее время маешься, как будто тебя гложет что-то изнутри. Если ты не хочешь обсуждать это со мной, то, может быть, тебе стоит сходить в церковь? Знаешь, если ты исповедаешься батюшке, то, тебе станет легче. Алеша, дорогой мой Алеша, подумала Катя, что бы я без тебя делала? Милый, чуткий, все понимающий… Ну не все, положим, это было бы ужасно, если бы он знал все. Но он не пытается на нее давить, он с ней ласков, в отличие от Бориса, который в своем разочаровании буркнул-таки ей вчера пару грубых слов. Как ни странно, с ранней весны Катя не была в церкви – то ли времени на это не было, то ли ноги туда не шли. Даже в пасхальные дни она не пошла, как обычно, святить куличи, воспользовавшись тем, что была в это время нечиста по церковным понятиям. Но теперь, после сочувственных слов Алеши, она выбралась-таки в ближнюю церковь, в пяти минутах ходьбы от их дома – храм Петра и Павла. После службы к священнику, отцу Василию, выстроилась очередь из старушек; Катя рада была, что оказалась в самом ее конце – так она могла хорошенько собраться с мыслями и заодно набраться храбрости. Батюшка, человек еще молодой, был худым, сутуловатым и низкорослым, с редкой длинной бородой и неопрятными прядями длинных волос – Катю, с ее привычкой к аккуратности и чистоте, это неприятно поразило. Но, главное, поразило ее другое – как только Катя, запинаясь и смущаясь, рассказала о своем главном грехе – отношениях с Борисом – священник вдруг загрохотал так, что куда там грому небесному! У него оказался необычайно мощный бас, и он метал громы и молнии, прямо как грозный Бог Ветхого завета. Растерянная и напуганная Катя едва сдерживала слезы; в заключение батюшка отказал ей в отпущении грехов, ибо не чувствует в ней должного раскаяния. Катя не услышала, какую епитимью он собирается на нее наложить, она повернулась и выбежала из храма, даже не простившись; на ее счастье, снова шел дождь – удивительно дождливая выдалась весна – и продрогшие и отсыревшие прохожие не обращали внимания на спешившую домой женщину с потоками воды на лице, это было так естественно. На следующее утро – по счастью, это была суббота – она не смогла встать с постели: не было сил. Обеспокоенный Алеша предложил пригласить к ней доктора, который жил в соседнем подъезде, но Кате удалось его отговорить. Саня уехала со свекровью к родственникам в Подмосковье, чему Катя была рада – она не знала, смогла ли бы она скрыть свое состояние от маленькой дочери. С мужем было проще: жалуясь и всхлипывая, она рассказала ему про то, как несправедливо с ней обошелся батюшка – конечно, то, что можно было рассказать. Перебирая одной рукой ее светлые растрепанные волосы, Алексей задумчиво сказал: – Если бы я представлял заранее, какого сорта этот священник, я бы ни за что тебя туда не послал. Катя, я много думал о тебе – и о нас с тобой и понял, что в последнее время я уделял тебе слишком мало внимания. Работа, вечная работа… И ты сама, на мой взгляд, тоже слишком много работаешь. Всех денег все равно никогда не заработаешь. Может быть, твоя тревога и не связана с переутомлением, но мне кажется, что если ты будешь больше отдыхать, и мы больше времени будем проводить вместе, то все уляжется. Давай попробуем? Катя слабо пожала его руку. Как я была несправедлива к нему, промелькнуло у нее в голове, прежде чем она бросилась к нему в объятия. И какой он чуткий – он только обнимал ее и нежно гладил по голове, не претендуя на большее. Как будто чувствовал, что сейчас сама мысль о сексе, даже о сексе с ним, была ей невыносима. Когда потоки слез наконец иссякли и она только хлюпала носом, он тихо проговорил: – Знаешь, я хочу сделать тебе сюрприз. Давай уедем на недельку из Москвы – только ты и я, как десять лет назад, а Саню оставим на маму? Я думаю, мы оба это заслужили. От удивления у нее даже высохли слезы на глазах: – Но как же быть с работой? – Есть вещи поважнее. И она с ним согласилась. В понедельник утром, направляясь в офис, она столкнулась в дверях с Борисом, и тогда ей впервые пришла в голову мысль – а не сменить ли ей работу? Но когда она почувствовала его прикосновение, все мысли исчезли – их место занял мучительный страх, который сжал ей грудь, мешая дышать. Борис тем временем схватил ее за руку и отвел на площадку черного хода, где стояла большая пепельница на длинной ножке; это была их своеобразная курилка, которая сейчас пустовала. Катя безвольно следовала за ним, ей сейчас было важно одно – не задохнуться. Он заметил, как она побледнела, и прислонил ее к стене. – Что с тобой? В последнее время ты ведешь себя более чем странно. Катя молчала, собираясь с силами, и потом тихо выдавила из себя: – Между нами все кончено. – Ты не можешь так меня бросить! – Борис взял ее за плечи и потряс, как тряпичную куклу. Он и сам иногда размышлял – не затянулась ли их связь, но право поставить точку оставлял за собой. Катя выпрямилась и сбросила с себя его руки: – Оставь меня. Я больше не могу быть с тобой. Я взглянула на нашу связь другими глазами и поняла, что она греховна, – и она медленно повернулась и пошла в свою комнату. Наконец-то она сбросила с себя это наваждение, и давящий страх исчез. Как она могла спать с этим самодовольным самцом? Сейчас он вызывал в ней только отвращение. Нет, никогда она больше не будет изменять мужу! Борис продолжал стоять на черной лестнице в состоянии, близком к ступору. Ему уже было далеко за сорок, и он пережил на своем веку немало выяснений отношений, с любимыми и не очень любимыми женщинами. Но никогда в жизни он не слышал от бывшей возлюбленной таких слов, как будто сошедших со страниц какого-нибудь старинного романа! Кажется, ему и впрямь повезло, что она с ним порвала. * * * Алексей и Феликс стояли у звонницы во дворе Задонского богородицкого монастыря и тихо переговаривались, ожидая своих жен, которые задержались в храме. Повышать голос не хотелось – и на них, людей не слишком религиозных, подействовала атмосфера храма, сияющего и свежей росписью, и перламутром с золотом драгоценных окладов старинных икон. Их особенно поразило освещение, придававшее храму впечатление воздушности и изящества, несмотря на его солидные размеры; солнечные лучи из высоко расположенных и высоких окошек падали так, что свет заливал все внутреннее пространство, освещал и приделы, и центральную часть под куполом, так что роскошная люстра казалась лишней – среди белого дня, конечно.. Алексей любил Задонск; в свое время он не одни летние каникулы провел в этом старинном русском городе вместе с Феликсом у его родичей, а потом, когда он вырос, ему все было как-то недосуг снова сюда съездить. Но, видно, Задонск не затаил на него зла; он встретил его хорошей погодой, теплой и солнечной, которая для мая в средней полосе России – редкость; они даже купались в Дону, хоть вода и была еще холодной. И сейчас Задонск явился ему во всем своем блеске, в золоте куполов и шпилей и сиянии чисто вымытых окошек крошечных частных домиков, в зелени палисадников и в бурном цветении яблонь в монастырском саду. Этот, обновленный, Задонск был гораздо праздничнее, чем тот, который хранился в его детских воспоминаниях. Он запомнил сонную атмосферу глубокой провинции, которую совершенно не нарушала проходившая через нее трасса Москва-Воронеж; сейчас те четыреста двадцать три километра, которые отделяли городок от столицы, превратились почти в ничто, судя по количеству приезжавших сюда иномарок с московскими номерами. Экскурсионные автобусы во множестве привозили туристов, а паломники и паломницы, с отрешенными глазами и в скромной одежде, причем женщины с покрытыми платками волосами и в длинных сборчатых юбках, встречались на каждом шагу. Да, Алексей не ошибся, выбрав Задонск для их второго медового месяца – вернее, медовой недели. Еще когда он планировал эту поездку, Феликс осторожно спросил его, не могут ли они с Машей, только что потерявшей работу и потому свободной, как ветер, к ним присоединиться? Мешать они ни в коем случае не будут, добавил он, смущаясь. Это было смешно, потому что собирались они в гости не к кому-нибудь, а к Феликсовой родной тетке. Катя не возражала – к Феликсу она никак не относилась, ни хорошо, ни плохо, зато Маша ей нравилась – может быть, потому, что на фоне юной, угловатой и нескладной девушки она ощущала себя опытной, женственной и красивой. Феликс созвонился с овдовевшей тетей Аглаей, которая привечала их еще в детстве, и та страшно обрадовалась – наконец-то она увидит “своих мальчиков с их девочками”. Они приехали два дня назад на потрепанных жигулях Алексея и остановились в ее вылизанном до неправдоподобия домике на высоком берегу Дона, от которого тропинка бежала прямо к пляжу. Домик, который сама тетя Аглая громко величала не иначе, как “коттеджем”, был рассчитан на большую семью, но сейчас Аглая жила там одна, дети ее разлетелись по свету, так что супружеские пары могли не бояться, что их ночной покой в отдельных спаленках кто-нибудь потревожит – разве только они сами не потревожат ночную тишину, слишком громко занимаясь тем, ради чего они, собственно говоря, сюда и приехали – любовью. Катя давно не была так спокойна и расслаблена, как сейчас; казалось, она выбросила “всю эту муру” из головы, как она одна это умела, и обо всем забыла, кроме того, что отныне она – верная супруга. Но в церковь заходить она до сих пор бессознательно опасалась, и в храм Богородицы Алексею ее пришлось чуть ли не тащить за руку. Но когда к ним подошел один из монахов и заговорил с ними вполне по-человечески, Катя оттаяла, и у Алексея тоже отлегло от сердца. Он уже всерьез начинал опасаться, что исцелив жену от адюльтера, он загнал ее в невроз. Он даже сам не мог сказать точно, когда к нему пришла эта идея. Может быть, тогда, когда он наблюдал в бессильном отчаянии, как высокий немолодой мужчина суетится вокруг дорогого автомобиля, застрявшего на ледяной мостовой, а Катя, его Катя, пытается завладеть его вниманием? Да, конечно, именно в тот момент, когда Катя отвернулась от владельца мерседеса и сделала уже три шага в направлении метро, но упала от неожиданности при раскате грома, Алексея внезапно осенило. Никогда в жизни он не испытывал такого чувства безнадежности, как в тот день. Накануне он куда-то задевал свои ключи и, вспомнив, что у Кати была запасная связка, стал искать ключи в ее сумочке. У него никогда не было привычки совать свой нос в ее портмоне и записные книжки, так что нашел он чужой перстень в потайном кармашке чисто случайно. Сначала он не мог понять, что это означает – просто не хотел. Но ему помогла Рита, так называемая “лучшая” Катина подруга, которую он не выносил, и с полным на то правом. В тот достопамятный день в их компьютерной фирме случилась небольшая авария, отключили свет, и он от нечего делать рано вернулся домой. Охрипшая и осипшая Рита, сидевшая на больничном с простудой и мучившаяся от безделья и скуки, позвонила, чтобы поболтать с Катей, и очень удивилась, что ее нет дома; нет, она, Рита, точно знает, что никакие итоги у них сегодня не подводят и праздновать никто ничего не собирается. Потом она вдруг неискренне “вспомнила” про вечеринку и неуклюже начала врать, якобы покрывая подругу. Позднее, когда эмоции отступили и Алексей обдумал ее звонок на свежую голову, то понял, что Рита предала Катю совершенно хладнокровно и обдуманно: к тому моменту, когда она позвонила, Катя просто физически никак не успела бы добраться до дома. Но тогда ему было не до размышлений, и он, как идиот, сорвался с места и помчался на Стромынку, где располагалась фирма “Арис”, в которой работала его жена. Ему повезло: машин на улице было мало, гололед напугал большинство водителей, и они на время переквалифицировались в пешеходов, и Алексей домчался до большого претенциозного здания почти вовремя – правда, с риском для жизни: один раз его так занесло, что он чудом вписался в поворот. Он заметил спешившую куда-то Катю еще на ходу; бросив машину, он пошел за ней вслед, ругая себя при этом последними словами. И вот, когда разразилась гроза, он вдруг увидел выход из ситуации. За десять лет семейной жизни он хорошо изучил свою жену. Он ее любил, но при этом отнюдь не закрывал глаза на ее недостатки. Катерина была очень внушаемой, она всю свою жизнь находилась под чьим-то влиянием. Сначала на нее давила мать, строгая и властная женщина, школьный завуч; она муштровала своих дочерей, как фельдфебель. До восемнадцати лет Катя ходила по струночке и не осмеливалась даже одеть платье с глубоким декольте. А когда они познакомились, Катя с восторгом восприняла его жизненные ценности и раскрепостилась; наслаждаясь освобождением от семейных пут, она даже начала ругаться с матерью, и до сих пор их отношения остаются весьма прохладными. Несколько первых лет их семейной жизни Катя смотрела на все вокруг его глазами, а потом, когда родилась дочка, его же собственная мать заморочила ей голову доктором Споком, и Алексей некоторое время в своем собственном доме находился на третьих ролях – после Сани и мамы, даже на четвертых, если считать еще этого чертова доктора. Когда Саня подросла, Катя захотела вернуться на работу, и Алексей начал ощущать, как она от него отдаляется. Ее сослуживицы, самодовольные клуши, как он называл их про себя, мизинца Катиного не стоили, тем не менее она стала думать и поступать, как они… как эта самая ее распрекрасная подруга, некрасивая, неудовлетворенная и глупая баба, выдавшая ее просто из удовольствия посмотреть, как она будет мучиться. Катя, конечно, умом не блещет, не за это он ее любит, но никогда в жизни она никого не предала… не считая, конечно, мужа, но с ее точки зрения, это не предательство. Он стал следить за женой, оправдывая себя тем, что ему надо обдумать свои действия, а для этого необходимо как можно больше информации. И к мерседесу Бориса, когда Катя со своим спутником зашли в магазинчик, он подошел только для того, чтобы записать номера. Но заметив приоткрытую переднюю дверь со стороны пассажира – Катя и в их собственном автомобиле часто забывала захлопывать дверцу – он, не раздумывая, воспользовался случаем. Оказывается, стать вором так просто! Он оглянулся по сторонам, схватил Катину сумочку – и был таков; уже через полминуты его старенькая японка рванула с места, как гоночный болид в Формуле-1. По дороге домой он заехал на большую свалку в фабричном тупичке, с которой пока никак не могли справиться городские власти, и с садистским удовольствием выпотрошил сумочку; перстень первым делом полетел в мусор, туда же отправились французские духи, косметичка, записная книжка, кошелек – деньги из него, поразмыслив, Алеша решил оставить: все-таки семейный бюджет. Только документы он засунул в отдельный конверт, решив их позднее подбросить в почтовый ящик – и выбросил сумку вслед за ее содержимым. Уже дома на него напал дикий смех: если бы его поймали, то как бы звучали в милиции его уверения, что он украл сумочку собственной жены? План его кампании начал принимать зримые очертания вскоре после разговора с Феликсом – единственным человеком, которого он посвятил в это дело, тем более что ему нужна была его профессиональная консультация. Так что разговор на кухне о “гневе Божьем” они разыграли, как по нотам. А гениальная идея использовать батюшку из близлежащего храма пришла ему в голову после того, как Феликс рассказал об одной своей пациентке, пожилой даме, давно похоронившей мужа. На старости лет она нашла себе спутника жизни, такого же, как и она, одинокого вдовца, и стала жить с ним вместе. Все было хорошо до тех пор, пока она не решила исповедаться и выбрала для этой цели отца Василия. В самых гневных выражениях тот заклеймил семидесятилетнюю “прелюбодейку”, живущую в грехе с восьмидесятилетним “прелюбодеем”, и отказался дать ей отпущение грехов, после чего старушка впала в глубокую депрессию. Так что результат Катиного обращения к отцу Василию можно было просчитать заранее. Честно говоря, Алексей сам не ожидал, что разработанная им стратегия приведет к столь блестящему успеху, и Феликс первый (и единственный) его поздравил. И сейчас, словно продолжая их неоконченный разговор, Феликс спросил как бы между прочим: – Алеша, почему бы вам с Катей действительно не обвенчаться? – Нет, я не хочу. – Но почему, теперь-то вам ничто не мешает! – Ты знаешь, это смешно, но теперь я к этому не готов. Я, конечно, не склонен к полигамии, но кто знает… – и мужчины дружно захохотали. Внезапно у Алексея перехватило дыхание, и он замолчал. Дверь храма открылась, и по ступенькам спускались две женщины. Катя выступала, как богиня – пусть это банально, но не было у него для этого другого определения, и все тут. Все десять лет, что они жили вместе, он мог до бесконечности наблюдать, как его жена спускается по лестнице, и удивляться при этом – неужели самые обычные мышцы и кости создают эту совершенную походку? Рядом с ней Маша, худая и длинная, смотрелась как подросток-переросток. Как быстро кончилась лестница; вот уже их благоверные совсем рядом – и Катя говорит первая, с детской непосредственностью и чуть не захлебываясь от восторга: – Чего вы так рано ушли? Нам этот служитель – ну, тот, у которого волосы завязаны в хвостик – рассказывал о происхождении обители. Представляете, именно на этом самом месте, когда Тамерлан шел на Русь, ему явилось видение – с ним сражались не люди, но ангелы Божии… И еще именно здесь появилась икона Владимирской Божьей матери. И Тамерлан повернул назад! Но Маша вышла из церкви отнюдь не в благостном настроении. Она некрасиво морщила свой высокий лоб, руки ее нервно сжимали белый платочек, который выдал ей служка, дабы не появлялась она в храме с непокрытой головой, и который она в смятении забыла вернуть. Она прервала Катю: – Видите эту большую синюю машину прямо у ворот? – Лексус, – более точно определил Алексей. – Так вот, это автомобиль человека, из-за которого наша фирма обанкротилась, из-за которого все мы три месяца не получали зарплату и в конце концов оказались на улице. А он – тот, который нас ограбил – поменял свой недешевый ситроен на еще более роскошный автомобиль и приезжает в храм, ставит свечки и молится – как будто так и надо! – Маша, это такой большой, полный и рыжий, со стрижкой под “крутого”? – спросил Алексей. – Да, это он, Петров Александр Александрович, бывший наш коммерческий директор. Маша вся кипела. Но мужчины ее уже не слушали; их взгляды встретились, и с заговорщическими улыбками они обменялись репликами, которые показались женщинам странными: – Не укради, – сказал Феликс, а Алексей откликнулся: – Восьмая заповедь.